– Я заставлю весь мир признать тебя красавицей, – продолжал он, и меня правда испугали его настояния, так как я чувствовала, что он либо обманывает себя, либо старается обмануть меня. – Я одену мою Джейн в атлас и кружева, а в волосах у нее будут розы, и я накрою головку, которая мне дороже всего в мире, бесценной фатой.

– И не узнаете меня, сэр. Я ведь буду уже не вашей Джейн Эйр, а мартышкой в расшитой галуном курточке, вороной в павлиньих перьях. Уж скорее, мистер Рочестер, я предпочту увидеть вас в театральной мишуре, чем себя – в придворном наряде. И ведь я не называю вас красавцем, сэр, как ни сильна моя любовь к вам – она слишком сильна для лести. Так и вы не льстите мне.

Однако он продолжал, словно не услышав моих возражений:

– Сегодня же я отвезу тебя в карете в Милкот, и ты выберешь себе материи на платья. Я сказал, что мы поженимся через четыре недели. Церемония будет скромной – вон в той церкви, а затем я сразу умчу тебя в Лондон. После недолгой остановки там я увезу мою жемчужину на юг – к французским виноградникам, в итальянские долины, и она увидит все, что славится с древних времен или обрело знаменитость в наши дни. И она вкусит от жизни столиц и научится ценить себя просто благодаря сравнению с другими.

– Я буду путешествовать? И с вами, сэр?

– Ты проведешь недели и месяцы в Париже, Риме и Неаполе, во Флоренции, Венеции и Вене. Всюду, где странствовал я, теперь побываешь и ты. По той земле, которую топтали мои копыта, теперь будут ступать твои ножки сильфиды. Десять лет назад я скитался по Европе в полубезумии, и спутниками моими были отвращение, ненависть и ярость. Теперь я объеду ее исцеленным, очищенным, вместе с моим ангелом-утешителем.

Я засмеялась его словам.

– Я не ангел, – заверила я его, – и могу стать ангелом только после смерти. Нет, я буду сама собой, мистер Рочестер, и вы не должны ни ожидать, ни требовать от меня ничего небесного, потому что ангел я не более, чем вы, но от вас я ведь и не жду, что вы им окажетесь.

– Так чего ты ждешь от меня?

– Какое-то время вы, вероятно, останетесь таким, как сейчас, – очень недолгое время, а потом поохладеете, а потом станете капризным, а потом – суровым и взыскательным, и мне нелегко будет угождать вам. Но когда вы совсем привыкнете ко мне, возможно, я снова начну вам нравиться. Да, я сказала «нравиться», а не «снова меня полюбите». Я полагаю, ваша любовь испарится через полгода, если не раньше. Я заметила, что в книгах, написанных мужчинами, такой срок называется самым длинным, какой способна выдержать пылкость мужа. И все же я надеюсь, что как друг и спутница не стану для моего мужа совсем уж невыносимой.

– Невыносимой! Снова понравишься! Я думаю, ты будешь мне нравиться снова и снова, и я заставлю тебя признать, что я люблю тебя со всей искренностью, жаром и постоянством.

– Но ведь вы капризны, сэр?

– С женщинами, привлекающими меня лишь наружностью, я становлюсь самим дьяволом, едва убеждаюсь, что в них нет ни души, ни сердца, когда они сулят мне только пресность и банальность, а может быть, еще и глупость, вульгарность и сварливость. Но ясным глазам и красноречивым устам, душе, сотканной из огня, и характеру, который уступает, но не ломается, одновременно и гибкому, и твердому, мягкому и последовательному, я навеки отдаю нежность и верность.

– Вам доводилось встречать такой характер, сэр? Вы когда-нибудь любили женщину с таким характером?

– Я люблю ее сейчас.

– Но до меня? Если, конечно, я и правда в чем-то приближаюсь к вашему недосягаемому идеалу?

– Я никогда не встречал кого-нибудь, похожего на тебя, Джейн. Ты чаруешь меня и покоряешь. Ты словно бы подчиняешься, и мне нравится ощущение уступчивости, которое ты внушаешь. Но пока я наматываю мягкую шелковую нить на палец, по моей руке пробегает блаженный трепет и проникает в самое мое сердце. Я попадаю во власть чар, я покорен. Но власть эта чудеснее всего, что можно выразить словами, а покорение исполнено колдовства, которое превыше любой доступной мне победы. Почему ты улыбаешься, Джейн? Что означает это необъяснимое, непостижимое выражение глаз?

– Мне вспомнились, сэр (вы извините такую мысль, она возникла невольно), мне вспомнились Геркулес с Самсоном и их коварные соблазнительницы.

– Ах так! Ну, берегись, эльф…

– Ш-ш-ш, сэр! Вы сейчас говорите не слишком умно – немногим умнее, чем вели себя эти господа. Однако женись они на своих красавицах, то, несомненно, суровостью в роли мужей возместили бы себе свою мягкую уступчивость как поклонников. Как, боюсь, произойдет и с вами. Хотела бы я знать, что вы мне ответите через год, если я попрошу о чем-то, а вам эта просьба будет неприятной или в тягость.

– Потребуйте что-нибудь у меня сейчас, Дженет, – любой пустяк. Я хочу, чтобы меня просили…

– Непременно, сэр! И моя просьба уже обдумана.

– Так говори! Но если ты и дальше будешь смотреть на меня и улыбаться такой улыбкой, я поклянусь сделать все, что угодно, до того, как узнаю, в чем дело, и окажусь в глупом положении.

– Нет-нет, сэр. Я попрошу лишь одного: не посылайте за драгоценностями и не увенчивайте меня розами. Не станете же вы обшивать золотом и кружевами вот этот простой носовой платок.

– С тем же успехом я мог бы «золото позолотить», как сказано у Шекспира. Хорошо, на этот раз ваша просьба будет исполнена. Я напишу моему банкиру и отменю свое распоряжение. Но ведь ты у меня еще ничего не попросила. Только настояла на отказе от подарка. Попробуй еще раз.

– Ну хорошо, сэр. Удовлетворите мое любопытство относительно одной вещи.

Он как будто встревожился.

– Что-что? – сказал он торопливо. – Любопытство – опасный советчик. Хорошо еще, что я не поклялся исполнить любую просьбу!

– Исполнить эту никакой опасности не представляет, сэр.

– Так произнеси ее, Джейн, однако я предпочел бы, чтобы вместо возможного желания прояснить какую-то тайну это была бы просьба о половине всего, чем я владею.

– Ах, царь Артаксеркс! Зачем мне половина ваших владений? Или я, по-вашему, ростовщик, желающий вложить деньги в землю? Я бы предпочла ваше полное доверие. Вы ведь не лишите меня своего доверия, если допустите в свое сердце?

– Я отдаю тебе все мое доверие, Джейн, которое того заслуживает, но, ради Бога, не ищи ненужной ноши! Не возжелай яда, не превратись в моих объятиях в новую Еву.

– Но почему, сэр? Вы мне только что объяснили, как вам нравится быть покоренным и как вам приятны настойчивые убеждения. Так не воспользоваться ли мне вашим признанием? Не приняться ли улещивать, умолять и даже плакать и дуться, если потребуется, просто чтобы проверить свою власть?

– Только посмейте проделать такой опыт! Посягните, возьмите на себя лишнее – и игра кончена.

– Неужели, сэр? Скоро же вы сдаетесь! Какой у вас суровый вид! Брови ощетинились, стали шириной в мой палец, а лоб заставляет вспомнить уподобление, которое я однажды прочла в весьма необычных стихах, – «громовых туч суровая гряда». Таким будет ваше выражение в узах брака, сэр?

– А если вы будете выглядеть в узах брака вот так, то я как добрый христианин, пожалуй, вскоре перестану якшаться с какой-то там сильфидой или саламандрой. Но чего ты хочешь, нечисть? Говори же!

– Ну вот, вы уже невежливы, а мне грубость нравится много больше лести. И я предпочту быть нечистью, чем ангелом. А спросить я хотела вот что: почему вы прилагали столько стараний, чтобы заставить меня поверить в ваше желание жениться на мисс Ингрэм?

– И все? Слава Богу, что не хуже! – Теперь он раздвинул черные брови, посмотрел на меня, улыбнулся и погладил по волосам, словно радуясь, что опасность миновала. – Пожалуй, я могу покаяться, – продолжал он, – пусть даже приведу тебя в негодование, Джейн, а я видел, в какого духа огня ты превращаешься, когда негодуешь. Ты ведь вчера ночью в холодном лунном свете запылала жарким пламенем, когда восстала на судьбу и объявила, что равна мне. Да, кстати, Дженет, это ведь ты сделала мне предложение!